В среду вечером у меня неожиданно заболел живот. Сначала боль проявилась в районе пупка, потом, плавно сместившись в правый бок, нагло развалилась по всему желудку. В начале я подумал о том, что съел на работе что-нибудь некачественное и желудок, расстроившись, напоминает мне о хроническом гастрите. Найдя в аптечке таблетки, я выпил одну из них и прилег на диван, но боль не только не уменьшилась, но стала еще агрессивней и острей. Казалось, что живот  под  действием неведомой силы  сию минуту  лопнет от перенапряжения. Я вновь встал с дивана, выпил две таблетки активированного угля, медленно прошелся по комнате.  Раньше, с наступлением боли я ложился на диван животом вниз и через некоторое время боль нехотя, но все же отступала от меня. На этот раз лежание на животе не только не помогло, но еще больше обострило болевые ощущения. Сцепив зубы, я вновь встал и стал ходить из угла в угол, стремясь таким образом вытеснить из головы мысли о боли и причинах ее породивших. Наконец не выдержал и в 23 часа снял трубку и набрал 03.

«Слушаю Вас» – на другом конце провода недовольный женский голос поинтересовался причиной моего звонка.

Я, как мог, рассказал об усиливающейся боли, на что услышал заученное соболезнование и номер телефона районного отделения скорой помощи.  

Скорая помощь приехала через двадцать минут. В квартиру вошел пожилой усатый мужчина. Задав несколько вопросов и прощупав живот, он сделал вывод об обострении аппендицита, выписал направление в больницу, порекомендовал  взять с собой паспорт, медицинский страховой полис и одежду для переодевания.

Так в 24.00 я оказался в приемном отделении ближайшей районной больницы.

Все скамейки приемного покоя были заняты разношерстными пациентами, за которыми, превозмогая свою боль,  я стал с нескрываемым любопытством  наблюдать.

Вид некоторых пациентов указывал на то, что они вызывающе бурно провели прошедший вечер. Парень лет двадцати с разбитой физиономией, еще не опомнившись от будуна, все норовил обнять снующую мимо него молоденькую медсестру. При каждой попытке встать, его вновь заносило на скамейку и припечатывало к стене.

Низенький мужичонка с окровавленной головой терся грязной одеждой о халат пожилой женщины, которая из-за скрутившей ее боли ничего вокруг не замечала.

Другая пожилая женщина, судя по всему мать, пыталась удержать на скамейке своего сына с перебинтованными руками и лицом. Выпитое сыном спиртное притупило его боль и резко обострило агрессию по отношению к окружающим. Только присутствие охранника мешало ему разойтись по полной.

Растрепанная подвыпившая женщина, пошатываясь, перемещалась по коридору, напрасно пытаясь отыскать дверь,  из которой она несколькими минутами назад вышла.

У регистрационного окна стоял милиционер, связанный наручниками с нагло ухмыляющимся молокососом.

Приходили утомленные врачи, забирали своих шумных пациентов. Места ушедших занимали не менее шумные новые обитатели.

Наконец очередь дошла и до меня. Ко мне подошел врач лет тридцати и попросил следовать за ним. В кабинете он еще раз осмотрел меня, выписал направление на анализы и, подтвердив вывод об обострении аппендицита, направил в хирургическое отделение.

В хирургическом отделении медсестра определила меня в палату № 8 и попросила готовиться к путешествию в операционную.

Во втором часу ночи завалили меня на операционную тележку и отвезли в зал, где мне предстояло лишиться некоторой части своего желудка.

Оказавшись на операционном столе, я посмотрел на потолок, точнее на лампы, освещавшие меня, скользнул взглядом по обшарпанным стенам и загрустил. Из грустного оцепенения меня вывела миловидная медсестра, которая, ласково мурлыкнув, принялась готовить меня к операции. Сначала она стала брить мой живот, сдувая с него сбритые волосы. Сдувая волосы, она низко наклонялась к моему животу, и я едва сдерживал свои оживающие чувства.  В такие моменты мне хотелось погладить девушку по голове, по спине и ниже ее и говорить нежные, ничего не значащие слова. Мне даже показалось, что девушка ощущает мое возбужденное состояние и сознательно затягивает процедуру бритья. Ах, какие прекрасные моменты я пережил перед операцией.

Потом была капельница, наркоз и продолжительный провал памяти. Память на короткое время возвращалась ко мне. Вот я вижу чье-то склоненное надо мной усатое лицо, которое,  кривляясь и гримасничая, пытается мне что-то говорить. Вот кто-то  перекладывает меня с каталки на койку и  пытается укрыть холодным одеялом.

Вот кто-то шепчется около меня. Вот …….

Это уже лечащий врач дергает меня за плечо, интересуясь состоянием моего здоровья.

Какое к черту состояние. Я еще плыву, ощущая боль в правом боку и, почему-то, во рту.

Пересилив себя, я, криво улыбнувшись, выдавливаю из себя «хорошо» и снова погружаюсь в нирвану. Окончательно проснулся я около двух часов дня от оживления, которое было вызвано развозкой по палатам обеда. Мне тоже предложили нулевую диету, но я,  поблагодарив сестру-хозяйку, тактично от нее отказался.

Соседи по палате приступили к приему пищи, а мне ничего не оставалось делать, как только наблюдать за ними со своего больничного ложа.

Слева от меня аккуратно пережевывал пищу усатый человек лет сорока, сорока пяти. Он был так увлечен едой, что не заметил моего пристального взгляда.

Справа  торопливо  уплетал картошку с тушеными овощами суетливый мужичонка лет пятидесяти, а может больше. Казалось, что он забрасывал в рот картошку и, не жуя, проталкивал ее в свою утробу. При этом он как-то настороженно посматривал на противоположный ряд, прикрывая телом свою тарелку.

А там, не вставая с койки, принимали пищу лежачие или частично лежачие больные.

Закончив обед, мой сосед слева тщательно вымыл под краном обеденную посуду и вместе с соседом справа удалился в курилку. На противоположном ряду вся троица, закончив обед, не сговариваясь, завалилась спать.

Я стал с интересом осматривать свое вынужденное пристанище. Палата была сравнительно большой и светлой, на два окна. В ней размещались шесть коек с тумбочками, в углу была прикреплена раковина с краном, над которым висело большое зеркало.

Через окно, где-то вдалеке просматривались крыши домов Красносельского района и удивительно чистое небо, по которому, оставляя за собой белый и пушистый след инверсии, перемещался серебристый самолет. В этот момент мне почему-то захотелось вырваться  из четырех стен и по мановению волшебной палочки вдруг очутиться в серебристом самолете. Я мысленно представил себе  волнующее состояние моего пребывания на высоте, взгляд, которым я победно пройдусь по находящимся на земле домам и паркам, по чуть заметным машинам, мчащимся куда-то по своим, только им известным делам.

Мысли о моей заоконной свободе прервало возвращение в палату моих соседей. Сосед справа тут же завалился спать, а сосед слева, привычно разместившись на своей койке, доброжелательно спросил: «Ну как, отошел от наркоза»?

«Да вроде отошел» — ответил я, пытаясь повернуться на левый бок.  

«Привезли тебя из операционной в пять часов утра – проинформировал сосед – ты все порывался сам перебраться на койку, но без помощи сестер у тебя вряд ли бы это получилось. Еще действующий наркоз тебя тут же усыпил, и ты хорошо поспал до обеда».

«Я, наверное, сильно храпел» – спросил я.

«Да нет. Усиленное сопение было, а вот храпа я не слышал» — успокоил меня сосед.

«А что Вас привело в эту лечебницу» — поинтересовался я.

«Меня – переспросил сосед – есть такая неприятная болезнь панкриатит, которая, периодически обостряясь, вынуждает меня вновь обращаться к процедурам».

«Панкриатит, слово-то какое звучное, прямо из времен Римской империи» — неудачно пошутил я.

Не обратив внимания на мой неуместный юмор, сосед подробно рассказал о болезни, о поджелудочной железе и печени, о процедурах, которые он здесь проходит уже несколько дней.  

Кроме того,  я узнал, что сосед – майор запаса, десантник, закончил после школы военное училище ВДВ, поскитался за время службы по нескольким гарнизонам и республикам, успел повоевать в Чечне, где окончательно подорвал свое здоровье, да и психику. Вернувшись из Чечни к постоянному месту службы, он периодически уходил в запой, часто срывался и давал волю кулакам. Жена не выдержала таких перепадов и ушла от него, из армии пришлось уволиться.

К счастью  нашлась добрая белорусская женщина, которая приютила его и серьезно взялась за исцеление. Через два года как ветерану Чеченской войны ему удалось получить квартиру в Петербурге,  и через каждые полгода его вторая жена настырно привозила его в клинику на процедуры.

Вот и в этот раз ему чистили плазму, облагораживали с помощью лазера кровь, кололи витамины и антибиотики.

Судя по тому, как  сосед  со знанием дела рассказывал о процедурах и результатах анализов, можно было  сделать вывод о его частом пребывании в лечебных учреждениях.   

Постепенно палата стала заполняться звуками просыпающихся больных. Сосед справа, проснувшись, тут же увел десантника в курилку.

На противоположном ряду первым проснулся темноволосый, небритый человек лет тридцати. Он тут же приступил к разгадыванию отложенного кроссворда,  обращаясь изредка за помощью к своим соседям. Позже я узнал, что Рома, так звали темноволосого человека, был цыганом. Две недели тому назад его порезали в пьяной драке. Осколок ножа вынули из Ромы уже во время операции. Рому только вчера перевезли из реанимации и он медленно шел на поправку.

Активно помогал Роме отгадывать кроссворд пожилой мужчина с седенькой бородкой.

Звали его Александром Павловичем, но я про себя назвал его «профессором» потому, что слишком хорошо он разгадывал озвученные Ромой слова. Лежал Александр Павлович в середине ряда, несмотря на свой щуплый вид, обладал солидным баритоном и его раскатистый голос беспрепятственно разносился по палате.   

Ему только что была сделана операция по удалению желчного пузыря, вставать не разрешалось, но на коляске он периодически выезжал из палаты.

Справа от него лежал совсем молодой парень, которому не было еще и двадцати лет. Звали его Вадимом. Тело Вадима было покрыто   чудовищными наколками, и весь он казался каким-то издерганным и неприятным.

За свою короткую жизнь он уже успел побывать в колонии, потерять одну из почек, а вторую довести до такого состояния, что она очень сильно распухла, прижав какой-то нерв. И теперь, Вадим хоть и перемещался самостоятельно,  одна нога при ходьбе волочилась за ним слабым усыхающим отростком. Вот и сейчас он встал с кровати и медленно зашаркал в курилку.

Мои соседи в это время вернулись в палату и суетливый мужичонка, завалившись на койку, стал вслух представлять себе завтрашнюю выписку из больницы: «Эх, вот выйду завтра из больницы, пройдусь по свежему воздуху, нагуляю аппетит. Жена обещала сварить кислых щец покислей, да ………потесней».

«Даю голову на отсечение, что мимо ларька не пройдешь» — подначил его десантник.

«Нет – как-то уж очень поспешно возразил выписывающийся – что я, себе, понимаешь, враг. Никакого ларька, домой, в натуре, и точка».

«А ты какой уж раз попадаешь то сюда» — спросил Александр Павлович.

«Ну четвертый, едрена фень. Нет пятый» — неуверенно произнес суетливый.

«Вот видишь, не такая уж длинная у тебя память – произнес Александр Павлович – короткая у тебя память. С такой памятью ненадолго тебя хватит».

«Обижаешь Палыч. По-твоему я совсем пропащий человек? Да я, если захочу, в натуре, даже не притронусь к бутылке».

«Вот-вот, если захочу. А вдруг захочешь» — засомневался Александр Павлович.

«Ну поймал, едрен фень, на слове. Сказал – не притронусь, значит — не притронусь» — уже уверенней произнес суетливый, но взгляд его при этом как-то беззащитно заегозил по палате. 

«Палыч, ну что ты прицепился к Николе. Нет бы порадоваться за его выписку, а ты с расспросами» — пришел на помощь Николе Рома.

«Да я разве против его выписки. Я просто хочу, чтоб Николай больше не попадал сюда по пьяному делу» — произнес Александр Павлович.

Разговор прервало шумное появление упитанной медсестры Ольги. Все обитатели палаты поочередно подставили свои зады под крепкую Ольгину руку. А тут и ужин поспел.

В коридоре послышалось знакомое звяканье столовских реквизитов.

Прописанная мне нулевая норма включала в себя овсяную кашу и чай. Без всякого энтузиазма я как-то уж очень быстро проглотил недосоленную кашу, запил  ее бледным, уже остывшим чаем и, от нечего делать, принялся разгадывать подвернувшийся под руку кроссворд.

Десантник, закончив ужин, сходил с соседом в курилку, вернувшись в палату, лег на свою койку и продолжил начатый в курилке разговор: «Я, Николай, уже лежал в этой больнице два месяца тому назад, но меня так достал один врач постоянными вымогательствами денег, то на лекарства, то на процедуры, что я на четвертый день вынужден был сбежать отсюда. С какой это стати я должен платить за то, что мне положено по закону. Да и денег-то таких у меня не было, и нет. Разве на пенсию сильно разгуляешься. Я теперь безработный. Хозяину не понравилось мое отсутствие на работе, кому сейчас нужен больной работник».

Немного помолчав, десантник продолжил: «Какие только снадобья я ни использовал для хотя бы частичного избавления от боли. Один мой знакомый порекомендовал использовать способ, который ему помог избавиться от аналогичной боли. При обострении болевых ощущений, он выпивал грамм по пятьдесят водки и боль на определенное время отступала, а затем и вовсе прошла. Первое время водка действительно помогала мне, но потом боль не только не уменьшалась, а стала все нестерпимей. В день я удосуживался выпивать около литра водки. В конце концов, я не выдержал и скорая помощь снова привезла меня сюда. Слава богу, я попал к другому врачу, но вяли меня без всякого энтузиазма. Своим двухмесячным самолечением я окончательно добил поджелудочную и печень. Анализы говорят о том, что дело мое кранты».

«Ну, уж зачем так грустно-то – пробасил со своей койки Александр Павлович, — раз лечат, значит надеются на положительный результат».

«Анализы-то, Палыч, не обманешь – возразил десантник, — за восемь лет моего мытарства по клиникам я научился их правильно читать, да и врачи без всякого энтузиазма смотрят на  отнюдь не положительные изменения в моем организме».

«Так у тебя это уже давно» — спросил я.

«Первые признаки болезни появились еще в Чечне. Я там был с 1988 года и стресс нами снимался только с помощью крепких напитков. Чтоб как-то взбодрить себя пили всякую гадость. Не каждый мог выдержать постоянное ощущение опасности, подстерегавшей нас. А гибель сослуживцев. Ничто так не выводит из душевного равновесия как блуждавшая вокруг нас смерть, забиравшая все новые и новые жертвы. Недавно я смотрел по телевизору сюжеты из Чечни, и в них было показано освобождение из-под земли людей, которые использовались местными жителями в качестве рабов. 

Точно такие  дома с вертикальными трубами вдоль стен я видел и в то время. Тогда я принимал их за простые водосточные трубы, а оказалось что по этим трубам в подземелье, где находились рабы, подавался свежий воздух. Уже в то время местные жители в больших количествах использовали рабскую силу, и никакие цивилизованные законы не действовали на территории Чечни. О каком к черту равенстве и братстве можно говорить».

Я понимал, что устами десантника говорит его контуженная войной душа. Много горя и страданий пришлось повидать ему за недолгие годы службы в горячих точках России и ближнего зарубежья. А сколько таких как он, искалеченных физически и духовно, мечется по просторам матушки России в поисках справедливости и душевного покоя.    

Отголоски боевых действий еще долго будут отдаваться в сердцах не только нашего поколения.

Из грустных размышлений меня вывел мужеподобный голос упитанной Ольги. Наступило время капельниц и других вечерних процедур.

Ольга очень долго прощупывала мои кровеносные сосуды, наконец-то нашла подходящую для шприца вену. Перед операцией мне вообще искололи всю правую руку и только на кисти руки нашли сосуд, в который без особых усилий воткнули катетер.

Наступило время отхода ко сну. Ночью я проснулся от сильнейшего храпа Александра Павловича. Даже храп его был каким-то противно баритонистым.

Десантник сидел на краю кровати и пил чай из большой кружки. Ему и без соседского храпа никак не удалось уснуть. Мысли о том, что печень и поджелудочная железа дышат на ладан, не давали ему покоя. Он вновь и вновь перелистывал страницы прожитой жизни и незлобиво корил себя за моменты минутной слабости, когда он, не делая над собой никаких усилий, пытался залить спиртным житейские невзгоды и потрясения.

«Да, война подкосила мужиков, но не всех же – думал про себя десантник, — конечно, не всех. Но ведь большинство из тех, кто был на передовой, кто лицом к лицу встречался с бандитами, кто каждую секунду ощущал на себе оптический взгляд снайпера, снимало напряжение фронтовыми ста граммами, а потом и двести, и ……… Губила людей не только пуля или взрывчатка, но и разгильдяйство некоторых штабистов, алчность большинства интендантских крыс, которые без всякого стыда набивали свои карманы и животы. Теперь уж ни для кого не секрет, что слишком многим эта войны принесла огромные барыши, а, порой, и незаслуженную славу».

Николаю в последнюю ночь тоже не спалось, кровать под его телом жалобно поскрипывала. Наконец он не выдержал, встал и вместе с десантником пошел в курилку.

Невольно я сравнил эти две судьбы, которые пришли сегодня к одному и тому же печальному медицинскому заключению. Но если десантник действительно пережил большое количество потрясений, то Николай добивал свой организм, может быть бессознательно, но добровольно, стремясь не обижать своих собутыльников после рабочей смены. Не обижая собутыльников, он все чаще обижал своих близких. Побывав единожды в роли свиньи, он уже стыдился  перед своими домочадцами появляться трезвым. Так и погрузился он в эту отнюдь не положительную роль и выйдет ли из нее после больницы.

С этой мыслью я вновь погрузился в сон, уже не обращая никакого внимания на безудержный храп Александра Павловича.

С приходом новой медсестры Юли наступил очередной день нашего пребывания в больнице с новыми уколами, капельницами и клизмами.

После обхода врачей Николай попрощался с нами и неестественно быстро исчез из палаты. Начались дообеденные медицинские процедуры с переливанием крови, перевязками и физиотерапией.

На какое-то время я остался в палате наедине со своими нерадостными мыслями: «Ах, Россия, ты, моя Россия. В этой небольшой больничной палате я вновь ощутил дыхание безрассудного развала страны со всеми  перекосами и жертвами, с судьбами, которые перестройка  ломала медленно, безжалостно и жестоко».

Вечером на смену Николаю привезли еще одного шумного, в стельку пьяного пациента с тем же неутешительным диагнозом.

Жернова перестройки продолжали безостановочно работать. Когда же они остановятся?