Ночь украсила дорожки белизной.
За окошками белым-бело от снега.
Осень шустрая кичится новизной,
расчищает путь для зимнего разбега.

Проверяет кроны легкий ветерок,
окропляет снег опавшею росою.
Только клен резные листики сберег
и пылает своей огненной красою.

Первый снег не смог пожара затушить.
Он зимы всего лишь засланный разведчик.
Небо хмурится, а, значит, запуржит,
и теперь уже зима за все ответит.

Мой стих – распахнутое сердце.
Я слышу в нем биенье рифм.
Он так же быстр, подобно скерцо,
и, как всевышний, справедлив.

Слова, рожденные сознаньем,
проходят фильтр моей души.
Они взывают к созиданью
в укрытой нежностью тиши.

В них нет намека на насилье
и на безликую хулу.
Они – глашатаи России,
ее бесчисленных заслуг.

Ярославским вниманьем хотел насладиться,
но познал безучастье родимой земли.
Посмотрев отчий дом, захотелось напиться.
Под хламидой забвенья его погребли.

Он взирает на мир, словно каменный призрак,
из-под хмурых бровей безоконных глазниц.
Рядом, вскормленный властью, причесан, прилизан
особняк местной Думы молчанье хранит.

Прикрывает он дом от церковного лика,
что Советскую площадь ласкает перстом.
От златых куполов золоченые блики
не доходят до дома в обличии простом.

Вот уже двадцать лет отчий дом умирает
в самом центре селенья на Волге-реке.
Будоражащий память закат догорает
и сбивается рифма в кричащей строке.