Мать-Родина, к тебе я прихожу,

Снимаю шляпу, стоя у подножья.

В кладбищенской тиши я не стыжусь

Омыть слезой священные пороги.

Здесь камень кровоточит на крестах,

Здесь слышатся блокадные рыданья.

Здесь листья на деревьях и кустах

Общаются с естественным страданьем.

Но слышен и торжественный салют

В честь тех, кто непреклонен был в блокаду,

Кто выстоял, не кланяясь врагу,

Под гулом непрерывной канонады.

В честь тех, кто упокоился в земле

Не попранной коварными врагами,

Кто жизнью обеспечил счастье мне

И городу с златыми куполами.

Девятьсот дней блокады,

девятьсот страшных дней.

Самолетов эскадры

в сатанеющей тьме.

Вой тревожной сирены

с чередой канонад.

И фабричные смены

после чуткого сна.

Навалившийся голод

без поправки на рост.

И пронзительный холод,

будораживший кость.

От фашистских снарядов

колебалась земля,

Но сыны Ленинграда

не жалели себя.

Девятьсот дней блокады,

сотни тысяч потерь.

Девятьсот дней блокады,

героизма пример.

Поклонитесь погибшим,

обогрейте живых.

То святые могилы,

то священная жизнь.

В один из новогодних вечеров

Я встретил белокурое виденье,

Расслабился, и мой открытый рот

Заклинило гостям на удивленье.

Меня связала робость по рукам,

Она перехватила мне дыханье

И не давала выхода словам

Для милого и нежного созданья.

И только ошалевшие глаза

Невольно разразились восхищеньем,

Да пели озорные голоса

В мозгу, но мне хотелось подушевней.

Пока искал душевные слова,

Волненьем пересилив свою робость,

Видение другой околдовал,

С издевкой намекнув на близкий локоть.