Я умер, нет, меня убили,

пройдясь кастетом по строкам.

Смешав стихи с навозной пылью,

злорадно били по рукам.

Не видя в них душевной боли,

копались в рифме, как в белье.

А я стоял пред ними голый

с немой морщинкой на челе.

Неслось с особенным усердьем –

с тропы Парнаса изыди.

И всё слабее билось сердце

в моей истерзанной груди.

Чем больше смотрю я на Запад,

тем чаще стремлюсь на Восток.

Зловонием полнится запах,

тиранит душевный цветок.

Удобрена долларом пресса,

повсюду господствует ложь.

Смотреть невозможно без стресса

на тени озлобленных рож.

Людей призывают на гибель,

надеясь, что смерть не для них.

Но видится общий могильник

для бедных, богатых, иных.

Бурлит сумасшедшее племя.

Резвится продажный бомонд.

И близится скорбное время.

Душевность выходит из мод.

Без права касаться рукой автомата

я рифмой стреляю в нацизм.

Душою я там, где сражаются братья,

где славится патриотизм.

Я там, где восходит российская доблесть,

огнём освещается честь.

Где право на подвиг берётся без пробы,

но с чёткой готовностью — есть.

Где чувствует друг, за спиною Россия,

а, значит, ни шагу назад.

А мне остаётся собрать свои силы

и рифмою оды писать.