Я в корпус Бенуа не без труда прорвался.

Весь Петербург спешил попасть на юбилей.

Ступив через порог, я в море оказался

в компании больших и малых кораблей.

Сменялся легкий бриз на бешеные волны.

Свирепые ветра срывали паруса.

Уставшим морякам помочь я был не волен,

но искренне хотел поверить в чудеса.

Я нА море встречал восходы и рассветы

и мысленно ходил по ласковой воде.

Сознание мое глушилось знойным ветром.

Полночный небосвод манил меня к звезде.

Попав в «Девятый вал», по-флотски чертыхался,

А щедрая «Волна» снесла меня на брег.

На мой протяжный крик художник отозвался,

и магией картин судьбу мою сберег.

Я кланяюсь тебе, великий мореписец,

за твой волшебный дар, что в залах увидал.

Увиденное мной важнее многих истин,

которые не раз я раньше познавал.

До Петербурга в феврале мороз добрался.

Он не по-питерски колючим оказался.

Он колет градусом живое, неживое.

В кулак сжимает настроение и волю.

Отвыкли люди от такого обращенья.

Застыла пауза в принятии решенья.

Сосульки свесили замерзшие машины.

В умах водителей броженье мешанины.

И только радует восторженное солнце.

Оно заглядывает в каждое оконце.

Для Петербурга то визит желанной гостьи.

Ее у неба упросить не так-то просто.

Расселись на завалинке
два древних мужичка.
Один в потертых валенках
на худеньких ногах.
Другой в покрытых плесенью
армейских сапогах.
И было им не весело
в озвученных мечтах.

Один мечтал о странствии
в мир райский, неземной.
Другой о том, что раненько
им петь за упокой.
Один смахнул слезиночку
с небритого лица.
Другой таил смешиночку
до самого конца.

А осенью заснеженной
скончались мужички.
То было неизбежностью
в колдобинах тоски.
Деревня у обочины
склонилась на погост.
Ни проводов, ни почестей,
лишь траурный вопрос.