На улице под минус двадцать,
а мне в объятиях тепло.
И не беда, что не шестнадцать,
а семь десятков набрело.

Что я давно уже не мальчик,
с густой копной на голове,
не Казанова и не мачо,
обыкновенный человек.

Но вкус хмельного поцелуя
до сей поры приятен мне.
И я без устали целую
любовь, ведущую к весне.

Звень воздушная уводит в тишину,
в отражение доверчивых озер.
Там созвездия ныряют в глубину,
и нектаром обдает сосновый бор.

Там общаются на птичьем языке
перелески и духмяные луга.
Там туманы прикасаются к реке,
обнажая отсыревшие стога.

Откликается зарница на восход,
просыпается зеленая трава.
Вот еще один поросший тиной брод,
за которым входят в звень тетерева.

Смотрю на племя молодое,
налюбоваться не могу.
Оно компьютерно – хмельное
и все решает на бегу.

Оно пленительно красиво
своей открытой красотой,
своей возвышенною силой
и необычной пестротой.

Такая жизнь нам и не снилась
в послевоенные года.
Нас не коснулась божья милость,
мы атеистили тогда.

Несли партийную харизму
и не сподобились прозреть.
А за родимую Отчизну
готовы были умереть.

И наше скромное участье
страна родная приняла.
И в этом было наше счастье,
с которым молодость прошла.