Вновь стучит в мое окошко дождь.
Стук настырный с барабанным схож.
Он с издевкой предлагает грусть,
Зная точно, что не соглашусь.

Не дает грустить вороний гвалт,
Из гнездовья вороненок пал.
И кружат над ним сородичи,
И галдят до самой полночи.

Ну, а в полночь не пойдешь гулять.
Мне под дождь приятней засыпать.
Пусть простят меня за сильный храп,
Не хозяин я в ночи, а раб.

Поэт и пенсия – абсурдность сочетанья.
До дней последних рифму дарует поэт.
И в рифме той его минуты состраданья,
И на вопросы зарифмованный ответ.

Та рифма делает несчастного счастливым
И увлажняет благодарною слезой.
От рифмы недоросль становится пытливым,
И жизнь выводит в люди белой полосой.

Поэта рифма заставляет сердце биться
И вдохновляет на великие дела.
Кому-то хочется безбашенно влюбиться,
А кто-то видит в рифме нужные слова.

И поэтическая рифма не позволит
Сложить все это в пенсионный саквояж.
Да и поэт расстаться с рифмою неволен
Пока не кончен его жизненный вояж.

Вот и тополь зацвел,
разродился навязчивым пухом,
И пушистый проказник
норовит припорошить глаза.
О проделках его
вся земля уже полнится слухом,
А еще говорят –
за цветеньем приходит гроза.

Поскорей бы пришла
та гроза в дождевом исполнений
И прибила б к земле надоевший,
прилипчивый пух.
Но с прогнозом небес
мы никак не сойдемся во мнений.
К нашим слезным мольбам
представитель всевышнего глух.